Можно было предположить — во всяком случае, так думал я, — что кампанию средств массовой информации, нацеленную на то, чтобы довести нашу историю до сведения американской публики, возглавит «Газетт». Ее никто не мог переплюнуть в выразительности описания любого товара и любого события. Кроме того, мы с Лоном Коэном выработали привычку регулярно обмениваться информацией. Но, вопреки ожиданиям, наибольшую активность проявили Билл Уэнгерт из «Таймс» и Арт Холлис из редакции новостей Си-би-эс. Когда ужин в ресторане «Рустерман» сделался достоянием гласности — никто в точности не мог сказать, каким образом, — и убийство Харви Г. Бассетта, президента фирмы «Нэтэлек», оказалось увязанным с двумя другими убийствами — опять не известно, с какой стати, — руководство «Таймс», вероятно, здорово навалилось на Уэнгерта. А Холлис, как последний осел, уговорил хозяев Си-би-эс направить в дом к Ниро Вулфу съемочную группу для 26-минутного интервью, не удосужившись предварительно согласовать этот вопрос с нами. И в течение нескольких дней мне пришлось большую часть времени уделять проблемам связи с общественностью. Опуская дальнейшие подробности, могу лишь заметить: убеждать «Таймс» в том, что не всякая информация, в которой фигурирует ваша фамилия, подходит для печати, — напрасный труд.

Наиболее интересным событием во вторник утром был мой поход на Тридцать четвертую улицу, где я вошел в кабину для голосования и нажал на кнопку счетной машины. Я никогда не понимал, почему некоторые лишают себя подобного наслаждения. Не стоит ни цента, и на несколько минут вы — звезда представления, центр всеобщего внимания. Это единственный случай, когда вы действительно можете назвать себя важной персоной, определяющей последующий ход истории и создающей условия для выполнения собственных желаний. Только в такой момент я реально ощущаю свою истинную значимость, сознавая, что имею на это полное право. Изумительное чувство, которое порой сохраняется на всем обратном пути до дома, при условии, что никто случайно не налетит на меня по дороге.

Вулфа не было видно и слышно до самого обеда. Лифта тоже. Значит, он не поднимался в оранжерею. Однако я знал: он живой и дышит, так как, по словам Фрица, он съел обычный завтрак. Кроме того, когда я вернулся с процедуры голосования и пешеходной прогулки по ближайшим окрестностям, Фриц доложил, что звонил Паркер и Вулф разговаривал с ним из своей комнаты. И обеденное меню ничем не отличалось от обычного: запеченная пеламида, начиненная креветочным фаршем, и кресс-салат. Сойдя вниз в четверть второго, Вулф заглянул в кабинет, с порога пожелал мне доброго утра — хотя время было уже не утреннее — и прошел в столовую. Сперва я собирался пообедать в кухне, но потом решил: нам необходимо общаться друг с другом, раз уж у нас общий адвокат. Да и у Фрица появилось бы еще больше оснований тревожиться, а это было бы уж совсем ни к чему.

Когда я сел за стол, Вулф спросил, слышно ли что-нибудь от Фреда или Орри, и я ответил, что они звонили, и я велел им ждать дальнейших распоряжений и обещал известить, как только буду знать каких. Вулф не упомянул Сола, и я предположил, что тот звонил в мое отсутствие, хотя Фриц ничего об этом не говорил. Я и Вулф продолжали поддерживать за столом нормальные отношения, но тематика наших бесед не включала вопроса о праве на жизнь, свободу и счастье. Когда Вулф разделил рыбу — а Фриц подал мне мою и взял себе свою порцию, — он спросил меня, где ему нужно проголосовать, и я подробно объяснил дорогу. Затем Вулф поинтересовался моим мнением относительно распределения мест между демократами и республиканцами в нижней палате конгресса и в сенате, и мы некоторое время детально обсуждали эту проблему. Потом Вулф спросил, как я проголосовал, и я ответил, что высказался за Кэри, против Кларка, и мы обстоятельно поговорили и на эту тему.

Великолепное зрелище, ничего не скажешь. И раньше у Вулфа бывали спады настроения, дважды он переживал вспышки крайнего раздражения, но теперь я наблюдал что-то новое. Действие наших лицензий было временно приостановлено, если бы мы попытались проехать в Нью-Джерси или в Уэстпорт, то нас посадили бы под замок без всякого права на освобождение под залог, наши три помощника находились вместе с нами в таком же отчаянном положении, а он не хотел и пальцем пошевелить. Будто все образуется само собой. Фриц прав — он не fou, просто решил, что раз ситуация абсолютно безнадежная, ее нужно игнорировать. Когда мы встали из-за стола в десять минут третьего, я подумал, что дам ему еще двадцать четыре часа, а потом, если потребуется, предъявлю ультиматум.

Четыре часа спустя, однако, у меня возникли сомнения. Я уже не знал, что и думать. Выйдя из столовой, Вулф не пошел в кабинет и не поднялся в свою комнату, а высказал намерение отправиться голосовать и стал надевать пальто, которое предусмотрительно захватил с собой, спускаясь на обед. Ничего из ряда вон выходящего. Выборы всегда считались одним из немногих внеслужебных дел, способных выманить Вулфа на улицу при любой погоде.

Но в четверть седьмого он все еще не вернулся, хотя со времени его ухода прошло уже целых четыре часа. Я терялся в догадках. Мне представлялось, что он в больнице, или в морге, или же в самолете на пути в Черногорию. Сожалея о том, что не слушал в шесть часов по радио последние новости, я уже собирался начать поиски, когда у входа позвонили. Я вышел в коридор и увидел на крыльце Вулфа. Он никогда не носит с собой ключей.

Распахнув дверь, я впустил его.

— Захотелось попутно еще кое-чем заняться, — заявил он, расстегивая пальто.

— Большое движение на улицах? — спросил я учтиво.

— Да, как обычно, — ответил он.

Вешая его пальто, я решил не ждать с ультиматумом до завтра, а предъявить его сразу же после ужина, когда Фриц принесет нам кофе в кабинет. Вулф направился в кухню, я же — наверх, в свою комнату, где, стоя у окна, размышлял над текстом ультиматума.

Эта наша вечерняя трапеза заметно выделялась из всех, которые мне пришлось пережить до тех пор, — она доставила мне наименьшее удовольствие. Как мне представлялось, этот ужин мог быть последним. Тем не менее я в обычной манере держал нож и вилку, жевал и глотал пищу, выслушивал пространные рассуждения Вулфа о том, какое выражение было на лицах людей, стоявших в очереди к кабинам для голосования. К тому времени, когда мы перешли из столовой в кабинет и Фриц сервировал кофе, я все еще не придумал, с чего начать ультиматум, но данное обстоятельство меня не особенно смущало. По собственному опыту я знал, что лучше положиться на импровизацию и предоставить событиям развиваться произвольно.